Пушкарь - Страница 48

Через пару дней я осмотрел рану и, признав состояние удовлетворительным, снял швы.

Еще медленно – сказывалась слабость – парень ходил по комнате. Я решил продлить наблюдение еще на два-три дня. Дела быстро шли на поправку, и к пятнице, дню отдыха мусульман, мы с удовлетворением доложили визирю, который успел проведать сына, что мальчик здоров, в нашем наблюдении не нуждается. Визирь слегка склонил голову и спросил Вагифа:

– Что желаешь за труды?

Вагиф ничтоже сумняшеся попросил дом. Визирь благосклонно кивнул и повернул голову ко мне.

– А ты, урус?

– Свободы!

– А разве ты не свободен? Я не вижу на твоей шее ошейник, на ухе не висит серьга раба, ты свободно ходишь по Казани, с тобой рады сыграть в индийскую игру самые видные вельможи, одет ты почти как Вагиф. Что же тебе надо?

– Достойный визирь, даже если птичка сидит в золотой клетке и ест отборное зерно, это не заменит свободу. Я спас жизнь твоему сыну, и у меня тоже есть семья в Рязани, кто позаботится о моем сыне?

Упоминание о сыне подействовало. Видно было, что отпускать меня ему решительно не хотелось, но не сдержать данного слова – уронить честь.

– Хорошо, урус! Вот тебе золотой дирхем, мой перстень послужит тебе пропуском, я тебе дам тамгу, чтобы стража не задержала, отправляйся к себе домой.

Я низко поклонился и как мог поблагодарил визиря, тот усмехнулся и вышел. Ко мне подскочил Вагиф и стал уговаривать остаться:

– Ты же видишь, как к тебе относится визирь, я тебе отдам старый дом, мы вместе будем врачевать.

Я отказался и, попрощавшись с Вагифом, пошел к пристани. Сумка с инструментами была при мне, в кармане звенела ранее заработанная мелочь, а больше никакого имущества у меня не было, ни с кем здесь я близко не сошелся – чужой город, другое вероисповедание, – и прощаться мне было не с кем.

У причалов стояло несколько судов, в двух из них я опознал русские ладьи. Подошел поближе – на палубе бегали русские люди, перетаскивая в трюм бочки и тюки.

– Кто владелец или кормчий?

С кормы спустился мужчина с покрасневшим, продубленным солнцем и водою лицом.

– Почто кричишь, басурманин?

– Да русский я, русский. На судне домой хочу попасть.

– А одежда почто татарская?

– В плену я был, вот одежда ихняя, ты не волнуйся, деньги за провоз у меня есть.

– Да нет, паря, мы вниз по Итилю идем, к Астрахани, не по пути тебе, вон, вишь, ушкуй стоит, вот он вверх идет, к Москве-городу, у них спросись.

Я подошел к ушкую, навстречу по сходням быстро сбежал купеческого вида щуплый чернявый мужичок.

– Чья ладья, мил человек?

– Моя, чего надобно?

– Да вот не возьмешь ли на Русь, вон с той ладьи сказывали, до Москвы идете.

– Завтра отплываем, а сколько вас, да велик ли груз?

– Один я, все вещи со мной.

– Татарин, что ли?

– Русский, одежда только татарская.

– Ежели с харчами, то возьму золотой, и во время авралов помогать будешь.

Купец помял в кулаке бородку:

– А не беглый? Мимо татарских застав проплывать будем, живо скрутят.

– Нет, у меня и тамга есть.

– Ну коли так, приходи поутру, к отплытию.

– Дозволь на судне переночевать, год в плену был, русского языка не слышал.

– Что ж, деньги вперед, и проходи.

Я достал из кармана – кошелем не обзавелся, хранить было нечего – золотой и отдал купцу. Тот попробовал его на зуб и кивнул:

– Пойдем, покажу твое место.

Я подхватил сумку и пошел на судно. Ушкуй был невелик, метров пятнадцать в длину, пузат, под верхней палубой был трюм. Люки были открыты, трюм проветривался, груза было немного, расторговались, видно, удачно.

Сумку с инструментами я положил от воды подальше, в трюм, мне же дали место на палубе, под куском парусины. Мне показалось, что даже воздух на палубе пах как-то по-особенному, родной, что ли? Я улегся на палубу и задремал. Так спокойно на душе давненько не было. Если все пойдет хорошо, через две недели обниму Настеньку, отосплюсь на мягкой перине, в баньку схожу, сальца поем. Соскучился я по салу с черным хлебом.

Солнце пригревало не по-весеннему тепло, и я заснул. Вечером меня растолкал купец:

– Эй, хороший человек, ужин готов, кушать будешь ли?

Я с готовностью поднялся, представился:

– Юрий, лекарь из Рязани.

– Петр, торговый человек, из Пскова.

Мы подошли к мачте, у сложенного паруса сидела вокруг котла с варевом команда из двенадцати человек. Все ожидали хозяина, каждый держал в руке свою ложку. Вот незадача, ложки-то у меня не было. Плов татары ели руками, кумыс или похлебку пили из пиал, выручил купец, дав новую деревянную ложку:

– Я тут запас их держу, не все попутчики с ложками бывают, а для странствующего – это первое дело!

С этими словами, перекрестившись, запустил свою ложку в котел, за ним по очереди остальные. Это был кулеш с мясом и салом, с ржаным хлебом. Наелся я от души. Запили ужин сытом, а не надоевшим кумысом. Сытый, довольный я улегся спать. Утром проснулся от беготни команды и скрипа уключин. Под веслами ушкуй отходил от пристани, тихо журчала за бортом вода, все дальше и дальше удалялись мы от Казани. Мимо нас тянулись берега, покрытые свежей зеленой травой. На лугах паслись стада овец и коней. Прощай, Татария! Команда поставила парус, и попутный ветер увеличил ход. Весла уложили вдоль бортов, команда занялась своими делами, от очага, выложенного на месте железа, потянуло дымком и запахом варева. На небе не было ни тучки, я наслаждался покоем и бездельем. По большому счету это была большая удача – не многим удавалось вернуться из плена домой. Я стал у борта, облокотившись на поручни, и бездумно глядел на воду и проплывающие берега. Безмятежность поселилась в моей душе.